Европейско-китайская диагональ в геометрии мировой политики имеет не меньшее значение, чем американо-китайские, российско-американские или российско-китайские отношения. Само её наличие и обладание самостоятельной динамикой в 2000-е годы было свидетельством полицентризации мирового развития, усложнения структуры международных отношений. Её отсутствие, соответственно, будет в очередной раз свидетельствовать о возвращении к бинарному восприятию реальности, полагает Юлия Мельникова, программный координатор РСМД.
Европейско-китайские отношения с конца 2020 года находятся на паузе. Политизация взаимодействия, обусловленная как объективными диспропорциями в развитии торгового и инвестиционного партнёрства, так и стремлением Брюсселя контролировать отношения государств-членов с КНР, стала основной тенденцией развития диалога ещё во второй половине 2010-х годов, что привело к превращению Пекина из просто «стратегического партнёра» в «стратегического партнёра и системного соперника» для ЕС.
Апогея конфронтационные тенденции достигли в 2021 году. Сначала на фоне обвинений КНР в нарушении прав человека в Синьцзян-Уйгурском автономном округе и последовавшего за этим обмена санкциями сорвалась ратификация Всеобъемлющего инвестиционного соглашения (ВИС), текст которого с трудом удалось согласовать в конце 2020 года. Затем Литва демонстративно покинула формат «17+1», спровоцировав существенные торговые ограничения с китайской стороны и ответную подачу коллективного иска ЕС против КНР в ВТО. Закономерно впервые с 2008 года не состоялся саммит ЕС – КНР на высшем уровне и появился ряд новых законопроектов антикитайской направленности . В 2022 году саммит состоялся в контексте событий вокруг Украины, но не привёл к удовлетворительным для ЕС результатам.
В ситуации, когда общеевропейская линия приобретает отчётливый охранительный характер, изменения в неё могли бы внести европейские государства – стейкхолдеры диалога, в первую очередь Германия. Правительству Олафа Шольца выпала участь принимать незапланированные стратегические решения в отношении всех основных партнёров вне ЕС – США, России и КНР. Для европейско-китайских отношений это может иметь серьёзные последствия.
Роль Германии в политике ЕС на китайском направлении
Германия исторически оказывала воздействие на выстраивание модели взаимодействия ЕС и КНР. В 1990-е годы именно интересы германского экспорта привели к приоритетному преследованию экономических выгод при вынесении за скобки политических опасений и проблематики прав человека – политики «конструктивного вовлечения» ЕС . В дальнейшем огромные усилия для развития диалога приложили правительство Герхарда Шрёдера, заслужившего репутацию проводника китайских интересов в Европе, и, после кризиса Еврозоны 2010 года, правительство Ангелы Меркель. В этот период интересы бизнеса – в первую очередь автопрома и машиностроительных концернов – были приоритетом ФРГ. Меркель также до последнего отстаивала самостоятельность германской и общеевропейской линии по отношению к КНР как альтернативы американскому влиянию и способа избежать биполярности. Саммит 2020 года, в период германского председательства, должен был пройти в Лейпциге в присутствии всех глав государств – членов ЕС и завершиться подписанием множества договорённостей, в первую очередь – Всеобъемлющего инвестиционного соглашения.
Однако приход нового правительства привёл к стратегической паузе и в германо-китайских отношениях. В коалиционном договоре СДПГ, СвДП и «Зелёных» партнёры резко высказываются против нарушений прав человека в КНР и видят сотрудничество возможным только при изменении ситуации. Они также заявляют о необходимости преодоления «зависимости» от Китая в критических секторах и о невозможности ратификации ВИС в текущих условиях. В августе стало известно, что германская стратегия по Китаю будет обновлена к началу 2023 года.
Причины перемен
Перемены в позиции ФРГ обусловлены во многом внешними факторами. Рост роли КНР в международных делах сам по себе стимулирует привлечение геополитических аргументов в заявлениях по Китаю и отход от прагматичного тематического дискурса. Это проявилось в Руководящих указаниях по Индо-Пацифике 2020 года, где Берлин мотивирует необходимость активизации в ИТР в том числе стремлением к стабильности и порядку, «основанному на правилах», в регионе стратегического соперничества США и КНР. Документ не делает акцент на военной составляющей, но указывает на необходимость установления и защиты своих интересов. Косвенно ощущение нестабильности на китайском треке для Германии усугубляет эскалация напряжённости в Европе, стимулируя уже отход от выстраивания индивидуальной линии по отношению к Пекину в пользу общеевропейской – для приращения своего ресурса.
Однако только внешних факторов недостаточно для перехода к мягкому балансированию, поскольку непосредственной угрозы безопасности для Германии Пекин не представляет. Структурные основания изменений накапливались внутри страны параллельно с общеевропейскими. ФРГ и КНР, действительно, в определённом смысле находятся в отношениях взаимозависимости: с 2016 года Китай является первым торговым партнёром Германии, в 2021 году на его долю пришлось 8 процентов экспорта из и 11,4 процента импорта в ФРГ, а доля ФРГ в общеевропейском товарообороте с КНР занимает больше 35 процентов. Это естественным образом делало её заинтересованным игроком в дальнейшем открытии китайского рынка и улучшении условий для инвесторов через ВИС. В отсутствие перспектив урегулирования этих вопросов стимулы к сотрудничеству снизились, а опасения обострились.
Наиболее чувствительной зоной для Германии является взаимодействие с КНР в высокотехнологичном секторе. Если в середине 2010-х годов оно развивалось семимильными шагами, были даже подписаны документы по сопряжению Industrie 4.0 и Made in China – 2025, то несколько поглощений и попыток поглощений китайским капиталом флагманов немецкой робототехники и электроники в 2016–2017 годах привели к росту алармизма и изменению внутреннего инвестиционного законодательства. Союз германских промышленников в 2019 году даже выпустил доклад о соперничестве с КНР. В некоторых отраслях при этом зависимость от китайского рынка в абсолютных показателях действительно можно назвать критической. Немецкая автомобильная промышленность поставляет на китайский рынок больше половины своего производства. Схожая ситуация, но в обратном направлении наблюдается на рынке микроэлектроники, что стимулирует попытки как-то выровнять диспропорции.
Значение перемен для европейско-китайских отношений и за их пределами
При том что охранительный курс Германии по отношению к Китаю пока нельзя назвать ни окончательным, ни устоявшимся, усиление в нём геополитической составляющей сближает позицию ФРГ с Францией. Между двумя крупнейшими государствами ЕС не было принципиальных разногласий по китайскому вопросу, но до последнего времени они исходили из разной мотивации. Для Парижа интерес к сотрудничеству исторически был обусловлен стратегическими и геополитическими соображениями, а экономическая взаимозависимость двух стран не столь высока, в связи с чем интерес Парижа к сохранению кооперационных тенденций в последние годы был ниже. Помимо этого, курс Эммануэля Макрона на укрепление именно общей позиции ЕС по отношению к Китаю несколько расходился со стремлением Берлина к прагматизму и индивидуализации своего подхода. Сегодня, когда Германия также высказывается в пользу более прочной единой позиции Европы по отношению к КНР, а экономическая мотивация дрейфует в сторону снижения взаимозависимости, создаётся платформа для объединения усилий тандема, а значит, – дальнейшей деградации европейско-китайского диалога.
Потенциальная активизация во франко-германском тандеме на китайском треке и последующее усугубление конфронтационных тенденций во внешней политике ЕС по отношению КНР, в свою очередь, имеют значение для России в том же смысле, в каком они важны для мирового порядка в целом. Европейско-китайская диагональ в геометрии мировой политики имеет не меньшее значение, чем американо-китайские, российско-американские или российско-китайские отношения. Само её наличие и обладание самостоятельной динамикой в 2000-е годы было свидетельством полицентризации мирового развития, усложнения структуры международных отношений. Её отсутствие, соответственно, будет в очередной раз свидетельствовать о возвращении к бинарному восприятию реальности.
Юлия Мельникова, программный координатор РСМД