С детства и по сей день из всех нынешних художественных методов исследования мира предпочитаю фантастику — постановку мысленных экспериментов, позволяющих взглянуть на мир извне, дабы понять пределы возможного. А в фантастике более всего ценю альтернативную историю — поиск вариантов развития мира при случайном (или целенаправленном, как в популярном нынче поджанре «попаданец», где наш современник, попав в прошлое, на основе своих знаний и навыков пытается изменить его к лучшему) отклонении от известного нам хода событий. Мне этот жанр близок, возможно, ещё и потому, что я зачастую чувствую себя таким попаданцем, пытающимся изменить мир к лучшему в рамках моих представлений.
Главная сложность альтернативистики — выбор события, действительно способного существенно повлиять на дальнейшее развитие истории.
Историк и философ истории Арнолд Джозеф Хэрри-Волпич Тойнби — фактически зачинатель преобразования альтернативистики из литературного развлечения в полноценое направление исторических исследований — начал с вопроса: что если бы Александр Филиппович Аргеад не умер в Вавилоне от лихорадки? Организм великого завоевателя был изрядно изношен пьянством и боевыми походами, но всё же ещё достаточно молод даже по тем временам, так что шансы выжить у него были. А уж после выздоровления он скорее всего продолжил бы поход на восток, прерванный на берегу Инда ропотом его воинов: опираясь на ресурсы уже покорённой части Азии, он мог сформировать армию покрепче и побольше той, что уже сокрушила великие по тому времени державы от Нила до Памира. По расчётам Тойнби, если бы Александр Великий прожил ещё пару десятилетий, ныне весь мир был бы одним государством.
В современной отечественной альтернативистике главное направление, понятно, предвоенное. Не только бесчисленные попаданцы десятков авторов с энтузиазмом объясняют Иосифу Виссарионовичу Джугашвили, как получше распорядиться накопленным за первые пятилетки военным и промышленным потенциалом (в 1920-е годы авторы почти не заглядывают: с задачей создания приемлемо мощного хозяйства с литераторского наскоку не справиться). Серьёзные исследователи вроде Алексея Валерьевича Исаева тоже старательно рассматривают возможные альтернативы. Исаев, кстати, пришёл к выводу: заметно изменить ход Приграничного сражения удалось бы разве что в идеальных условиях, четверть века назад описанных Василием Дмитриевичем Звягинцевым в книге «Одиссей покидает Итаку» (первой из цикла, выходящего по сей день) — профессиональный военный, хорошо знакомый с историей вооружения и помнящий в мельчайших подробностях дислокацию и сроки манёвров немецких войск, получает высшую власть в СССР и может распоряжаться по собственному усмотрению, без оглядки на кого бы то ни было.
Жёсткость хода истории вообще поразительна. Скажем, энтузиасты, много лет увлечённо исследующие «мир царя Михаила» (это, насколько я могу судить, второе по популярности направление российской альтернативистики), в большинстве своём пришли к выводу: ход истории мог бы измениться к лучшему (для нашей страны и всего мира — последнее включает невозможность формирования в какой бы то ни было стране власти, сопоставимой по фанатизму и жестокости с немецким национальным социализмом или камбоджийскими красными кхмерами), если бы Николай Александрович Романов отрёкся от престола в пользу младшего брата Михаила не позже середины 1904-го года — позднее даже столь самоотверженный поступок вряд ли мог бы заметно повлиять на закономерности развития событий. Поэтому поиск точек бифуркации — разветвления — одна из сложнейших задач альтернативистики.
Направление исследования, открытое Тойнби, популярно нынче не только у литераторов, но и у профессиональных историков, не желающих ограничиваться архивными раскопками и составлением сводных таблиц. Ведь если не думать о возможных вариантах событий, невозможно вникнуть в движущие силы того, что альтернативисты обычно называют реальной историей (РИ) или главной исторической последовательностью (ГИП). А не понимая эти силы, нельзя ни дать былым деяниям и деятелям адекватную оценку, ни тем более предвидеть будущее развитие ГИП. История же нужна нам прежде всего как сборник уже готовых решений с их последствиями: глядя на них, куда проще искать наилучший путь в нынешних обстоятельствах. Да и опыт поиска бифуркаций даёт немалое представление о том, на чём лучше сосредоточить силы сейчас.
Понятно, я скупаю едва ли не всё, что у нас сейчас печатают по альтернативистике — и художественной, и сухо исследовательской. Увы, вообще покупаю куда больше книг, чем успеваю прочесть. Вот и до книги «А что, если бы?..» (М., СПб., АСТ, «Терра фантастика», 2002) дошли руки совсем недавно.
Ожидал я от неё очень много. Авторы статей, опубликованных в 1999-м (в юбилейном — к 10-летию — выпуске американского «Ежеквартальника военной истории»), блистают бесчисленными уважаемыми титулами. Тут и профессоры нескольких престижнейших университетов, и издатели этого ежеквартальника, и авторы бессчётных трудов по местной и всемирной истории… Насколько я могу судить, к консультациям некоторых авторов прибегают не только американские СМИ, но и тамошние политики.
Увы, самым сильным впечатлением от книги оказалось удивление: до какой степени возможно не знать историю, занимаясь ею десятилетиями подряд.
Ехидные комментаторы русского издания отметили только самые вопиющие случаи авторской безграмотности (так, исследователь возможности англоамериканского броска к Берлину в апреле 1945-го — дабы взять его самим и не пустить туда советские войска — занижает наряд советских сил, выделенный для берлинской операции, в полтора раза, а наряд артиллерии даже вдвое, чем снижает потребный объём своей мобильной группы), ибо полный перечень ошибок был бы сопоставим с объёмом самих статей. Многие ошибки очевидны даже мне, знакомому с историей, увы, не по собственным трудам и даже не по фундаментальным монографиям, а по учебникам да популярным книгам.
Путаются авторы не только в числовых данных, но и в общем рисунке исторических событий. Так, в том же исследовании возможности англоамериканского взятия Берлина сказано, что советская армия (при поддержке Войска Польского: в операции было задействовано 1900 тысяч советских военнослужащих и 156 тысяч польских) потратила две недели (то есть по мысли автора можно было успеть отрядить мобильный отряд их поспеть к Берлину). Но уже через три дня после начала операции вокруг Берлина сомкнулось кольцо окружения. Понятно, никто не пропустил бы через него даже союзников. Не говоря уж о том, что после перехода через Рейн наши тогдашние союзники двигались почти беспрепятственно, ибо немцы считали за благо сдаваться им, дабы не попасть в советский плен и не отвечать за все зверства, содеянные на нашей земле. При всём желании англоамериканцы вряд ли могли ускорить своё перемещение настолько, чтобы поспеть к Берлину раньше нас.
Вообще статьи по истории Второй и Третьей — Холодной — Мировых войн являют яркие примеры того, что сами американцы осудительно именуют wishful thinking — мышление от желаемого. Конечно, и другие разделы сборника далеко не свободны от этого же стиля — просто в хорошо знакомой мне тематике легче его разглядеть. Даже в статьях по войне за независимость СГА и их гражданской войне достаточно точный фактаж (свою историю американцы всё же знают неплохо) сочетается с разительным неумением серьёзно анализировать следствия из предполагаемых перемен. Авторы то и дело рассуждают так, как если бы ключевые действующие лица вовсе не заметили изменения обстоятельств и сохранили прежний рисунок действий. Такая игра в исторические поддавки может быть увлекательна и лестна, но не имеет ничего общего с полноценным исследованием подлинно возможных альтернатив. Она не тянет даже на художественность, ибо с незапамятных времён в числе главных достоинств сюжета — наименьшее возможное число произвольных предположений (даже в античной драматургии «бог из машины» мог появиться в пьесе не более одного раза) и наибольшая точность выведения следствий из них.
Если американцев учат истории такие преподаватели, если американских политиков консультируют такие аналитики — не удивительно, что представления Соединённых Государств Америки обо всём окружающем мире и о способах взаимодействия с ним сводятся к старому анекдоту: у носорога очень плохое зрение — но при его массе это уже не его проблема. Более того, не будучи знакомы с уроками истории, они даже не представляют себе, как люди поступают со взбесившимися носорогами. И если положение дел в американской историографии не изменится — рано или поздно СГА придётся постигать правила обращения с опасными животными на собственной шкуре.
Автор: Анатолий Вассерман
Источник: www.odnako.org